Правила везде одни.
Эрику Леншерру девятнадцать и он принадлежит именно к тому типу подростков, которых советуют остерегаться. Сирота, два года назад сбежавший из приюта, совсем ещё юный, он с железной уверенностью заявляет миру, что жить будет исключительно по своим правилам, а если кому-то такой расклад не по душе – это уж, извините, их проблемы.
Эрику Леншерру девятнадцать и он в этом мире совершенно точно один, да и никто, в общем-то, ему не нужен. Он более, чем самостоятелен и у него за плечами житейского опыта побольше, чем у любого другого подростка. В приюте его недолюбливают. Леншерр, однако, не из тех изгоев, что молча сносят нападки и терпят оскорбления, поэтому кулаки его постоянно сбиты в кровь, а под глазом красуется пресловутый фингал. Подобный вид не располагает ни к общению, ни к дружбе, да и, в общем, ни к чему хорошему. Поэтому Эрик довольствуется собственной компанией. В конце-концов, не так уж это и плохо.
Эрику Леншерру девятнадцать и он не склонен к созиданию – скорее к разрушению – но как-то так получается, что постепенно он втягивается в уличное искусство. Граффити становится для него способом самовыражения. Не то, чтобы у Эрика были с этим проблемы: все эти драки, в которые он то и дело ввязывается, тоже неплохой выход из ситуации, однако, всё со временем приедается. Он нуждается в уединении и ищет соответствующее увлечение, которое помогает абстрагироваться от мельтешащих перед глазами надоедливых сожителей. Эрик ошивается в безлюдных подворотнях, а в руке у него, как ни странно, не нож, а всего-то баллончик с краской. Поначалу он не ставит перед собой никакой определённой цели; нет ни творческого замысла, ни особого вдохновения, просто тупое желание что-нибудь исковеркать, испортить. Вряд-ли это можно считать искусством, но тогда, в первый вечер на стене одного из жилых домов появляется корявая надпись. Что-то типа «Ксавье – мудак», ну потому что, серьёзно, парень Леншерра не на шутку раздражает, а «пообщаться» с ним пока не предоставлялось возможности. Потом, конечно, всё это забывается, а Эрик в один прекрасный момент понимает, что втягивается в это своеобразное искусство. Само собой, бить морды он не прекращает, но старается выкроить немного времени и на творчество. Тогда у него появляются трафареты и несколько новых баллончиков с красками, добытые, по правде говоря, не самым честным путём. Нельзя сказать, что Леншерр прямо-таки звёзды с неба хватает, но получается, в принципе, сносно. Однажды он не без удовольствия отмечает, что у него начинает вырисовываться собственный почерк.
А потом, в какой-то определенный момент (Эрик не может точно сказать, когда именно) жизнь в приюте становится невыносимой. Какие-то местные придурки угрожают Леншерру жестокой расправой, он сам бесконечно нарывается, круша прямо-таки всё на своем пути. Но каким бы железным он ни казался снаружи, даже его терпение имеет свои пределы. Сбежать оказывается не так сложно, как выжить одному в большом городе. Однако со временем он замечает, что втягивается. Главное, всегда быть начеку.
Чуть пообвыкнув, Эрик даже возвращается к граффити, и теперь это скорее и правда искусство, так он считает. К сожалению, Леншерр упёрто отказывается воспринимать как должное тот факт, что большой жестокий мир таки диктует свои правила. Например, он совершенно не желает считаться с тем, что у кого-то тут свои места, кто-то уже был до него здесь, в этом тёмном закоулке. По всей видимости, то ли попался с поличным, то ли запас красок исчерпался, так как рисунок не закончен, да что там – он ещё и не начат даже. Эрик хмыкает, прикладывая поверх чужого творчества свой трафарет. К черту большой жестокий мир с его правилами. Постепенно набросок обрастает деталями, приобретает новые краски и формы. Леншерр решает, что непременно вернётся сюда снова: место хорошее, да так и подмывает показать этим местным артистам, кто здесь хозяин положения. Всё новое и неизведанное, все пугающее и потенциально опасное он предпочитает подминать под себя, прёт напролом прямо как танк.
Правила везде одни.
Эрику Леншерру девятнадцать и он сирота, недавно сбежавший из приюта, а ещё он мутант. Да-да, не просто гордый обладатель шестого пальца или третьей руки – последствий радиационного облучения – а самый настоящий сверхчеловек, наделённый сверхсилой. Он, скажем так, хорошо ладит с металлом. Этот нехитрый навык во многом облегчает ему быт и придаёт уверенности, но, на самом деле, его жизнь – далеко не история о супергерое, рождённом на свет для того, чтобы помогать человечеству. Если уж выбирать, Леншерру пришлась бы по душе роль эдакого плохого парня, злодея, против которого герои обычно мужественно сражаются. Правда, до злодея Эрику пока тоже далековато. Подавляющее количество физических сил он тратит на то, чтобы выжить. Его необычные способности кажутся Леншерру благом, в то время как общество рассматривает их скорее в качестве проклятия. Что ж, он нихрена не может поделать с тем, что родился мутантом, а если это кого-то не устраивает – опять же не его заботы. Нет, на самом деле, Леншерр не хочет оставаться в стороне: его злит отношение людей к мутантам. Он и впрямь не отказал бы себе в удовольствии прострелить башку очередному умнику, который скажет кривое слово в адрес мутантов. Сейчас, правда, он слишком занят проблемами насущными. На повестке дня – «как сегодня будем выживать», а ещё, наверное, граффити.
Как только над городом сгущаются сумерки, Эрик возвращается на излюбленное место, чтобы продолжить работу. Прикладывает трафарет к стене, чувствует привычный уже запах краски, сырости и – слегка – гнили. Мысли постепенно выветриваются из головы и Леншерр втягивается в своё занятие, отключаясь от внешних раздражителей целиком и полностью. А потом его внезапно выталкивают из собственных мыслей: всего несколько слов, и Эрик видимо напрягается, останавливаясь, отступает от импровизированного холста. Оборачивается к источнику звука и встречается взглядом с каким-то подозрительным типом в шапке, в руке у того – такой же баллончик с краской, как и у самого Леншерра. Настроен явно не дружески, судя по тому, с каким недовольством реагирует на появление конкурента.
– Слушай, парень, – Эрик апатично наблюдает за тем, как незнакомец запихивает баллончик в карман брюк, – ты, блядь, кто?
Внешне он сохраняет спокойствие, но внутри постепенно начинает закипать ярость. Вопрос, заданный чуть ранее, скорее риторический. Леншерру было бы откровенно плевать, окажись этот парень хоть Папой Римским. Его волнует тот факт, что ему помешали работать. Да ещё и в столь грубой форме. Нет, подобного рода истории пока ни для кого ничем хорошим не заканчивались. 
– Парень, ты не слышал о негласном правиле: не трожь начатую работу побратима своего? Или тебе помочь со зрением?
Чего?
Эрик хмыкает, одаряя «побратима» одним из особо убийственных взглядов в своём арсенале.
Сдались мне твои правила.
– Кто не успел, тот опоздал. – пожимает плечами Леншерр, рассматривая своего, по всей видимости, противника на сегодняшний вечер. Он весь напрягается, ощетинивается, руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Медленно приближается к незнакомцу, который так нагло вторгся на его (да-да, именно) территорию. Подмечает, что тот тоже на месте не стоит: уже потихоньку оттесняет Леншерра к стене. Так мы не договаривались.
Не видя смысла трепаться подолгу, Эрик как всегда прёт напролом, намереваясь заехать кулаком в скулу. И, к своему громадному удивлению, промахивается – видимо, противник успевает вовремя отскочить. Тут уж раздражение достигает своего апогея: и откуда только взялся этот кадр? Каким образом в следующую секунду ему удаётся едва ли не сбить Эрика с ног – тоже остается загадкой. Мутант, правда, уклоняется, злобно зыркая исподлобья, отходит на несколько шагов. Закатывает рукава толстовки: похоже, одним ударом парня в нокаут не отправишь. 
Кажется, к рисованию он сегодня уже не вернётся. А жаль, почти ведь закончил: за спиной Леншерра, на кирпичной стене громадные буквы складываются в красноречивое «mutant and proud».