Осень в Сиэтле славная, как и любой другой сезон.
Делсин еще со школы любил разгоняться до сорока миль в час, чтоб с размаху грохнутся в сугроб из листьев, распугав воркующих неподалеку голубей и людей. Что птицы, что спешащие по своим делам жители Салмон Бэя, явно не ожидали таких выходок от приличного с виду мальца. Он перестал так делать, когда однажды не напоролся на скрытый камень, который подарил ему пять минут незабываемого обморока, получасовой ругани от Бетти, и подколок от Реджи до конца своей жизни. Черт, я бы повторил, думает Делсин, когда на него нападает эта ностальгическая апатия, только теперь вместо треска насекомых, которые притаились в траве, шум мегаполиса, а вместо неуважения к дворникам – неуважение к властям. Это томление, в тот самый момент, когда в поле зрения показывается аккуратно собранная горка клиновых, дубовых, и бог весть каких еще остатков «перьев» с деревьев. Натянутые струны вместо вен, когда он становится в стойку, что ранец наезжает на затылок, и срывается с невидимой стартовой линии, и бесконечная пропасть в один прыжок. Небо тогда окрашивалось охрой и сменялось бликами земли, которая иногда забивалась в приоткрытый от восторга рот. Сейчас, когда он отталкивается, он долго не чувствует под собой земли и пространства, лишь приоткрывает глаза, чтоб спланировать на соседствующую крышу, или подмахнуть потоку горячего воздуха, который подкинет его на несколько метров вверх. Что-то страшно изменилось в воздухе, в самой сути осени.
Остается неизменным только желание разогнаться посильнее, прыгнуть выше, собрать все звезды, до которых он только может дотянуться. Он не рассчитывает своего приземления, и перекидывается на спину с высоты собственного роста, еще какое-то время по инерции откатываясь к парапету. Больно притормаживая собственным боком, Делсин вздыхает, проверяет не пробил ли жесткую ткань безрукавки, закидывает руки за голову. Он лежит так, пытаясь справиться с легкой обидой, что не смог справиться с силой притяжения и смотрит в небо, которое гроздьями пушистых облаков свисает на томящийся в духоте Сиэтл. Акомиш думает, что сможет сказать ему, когда настанет время говорить.

Очень трудно не поддаться искушению, вновь и вновь обращаясь к опыту десятилетней давности, к которому он всегда обращался в это время. У него за спиной дорожка импульсивных глупостей, сделанных назло или по неосторожности, в глазах у него черти пляшут сильнее, чем обычно, и совсем незаметно чешется тонкий шрам, прячущийся в волосах. Акомиш смотрит на доброго друга, пытаясь выглянуть посильнее, чтоб точно убедится, его ли макушку видит, и срывается вниз. Рассыпается на силуэт зноя, как если бы на раскаленный асфальт брызнули бензина, и ловко балансирует на своих двух, когда подпрыгивает к Дезмонду со спины, как-то по братски закидывая руку ему на плечо. Черт, если ему удалось испугать его хоть немного, он был бы рад, но в итоге жмет его руку, и притягивает уже чтоб похлопать по спине.
– Давненько не виделись, – может, и не увидимся больше. Роу не хочет показывать всего отчаяния, с которым отрывается от бармена, без задней мысли, но то, что ему придется сказать, перевернет так или иначе их общение.
Извини, я биотеррорист? Зато хочешь, нарисую тебе неонового зайчика? Черт побери.
Родители отказывались от своих детей, друзья отворачивались и больше никогда не говорили с теми, кто, так уж случилось, оказался проводником. Да и откуда им знать, что есть такое слово, СМИ муссирует только один образ, образ убийц, образ ублюдков, от которых нужно защищать.
– Черт, парень, совсем не меняешься. Опять по работе? – Делсин никогда не углубляется в детали, если Майлз говорит что будет в городе, какая разница, зачем он здесь.
Им нельзя сейчас идти в какое бы ни было закрытое помещение. Делсин не может откладывать это в долгий ящик, под предлогом (а он и правда рисовал незадолго до назначенной встречи) показать новенькое граффити, которое «зуб даю» выбесит полицейских, он ведет его по хорошо знакомой системе лабиринта. И все это время не может отделаться от ощущения, что его позвоночник треснет как сухая ветка.
– Зацени, я скоро выцеплю себе номерок дамочки-оператора на горячей линии, она говорит, что я достал ее, – Делсин подмигивает, всем своим видом показывая что уверен в успехе, –  но я то знаю.
Он с гордостью показывает рисунок, выполненный в привычном стиле, трафареты, баллончики. Там один из патрульных Д.Е.З.а пытается спрятаться от гиганского котенка, который норовит сыграть с ним как с клубком ниток. Говоря о клубке.
– Слушай, я ведь не просто так… Мне нужно показать тебе кое-что.
Понимая, что звучит это так, будто он собрался водить Дезмонда по всем точкам, где успел отметиться с граффити, Делсин вздыхает, разводя руки в стороны. Проводник делает шаг назад, давая возможность бармену сбежать, он все еще не знает, какого исхода от этих признаний ожидать, и стискивает крепко ладони в кулаки.
С медицинской точки зрения, черт пойми что происходит с телом проводника, когда тот использует свои способности. Делсину всегда кажется что он распадается на части, когда использует дым. Когда он припоминает трюки его неоновой подружки, это схоже с лампой вулканом, очень фриковское ощущение. А цифровые крылья это круто априори, он слишком самозабвенно увлечен истерической радостью, которая накрывает когда родители ведут в Диснейленд.
Стены подворотни рдеют от горящих ладоней Делсина. Он смотрит с опаской, когда делает шаг в сторону и легко проходит через мусорный бак за своей спиной, появляясь с другой стороны. Он выглядывает, и не двигается с места.
– Что скажешь?