- И не делайте глупостей, прошу.
- Глупостей? Только это я и делала.
- Нет, мисс Уокер. Вы спасались.

Вся моя жизнь, сколько я себя помню, была соткана из череды глупых поступков, будто вместо повиновения голосу разума, который я всячески затыкала, не давая внести ясность в происходящее, я спотыкалась лишь о свою инфантильность, якорем повисшую на моей шее. Я словно зависла где-то между двумя мирами – материальным, настоящим, где есть определенный свод правил, написанный огромными четкими буквами и своим собственным – с мутными очертаниями, грязными улицами и разбитыми лампочками в ночниках. И передвигаясь по темному коридору, их разделяющему, я была совершенно не в состоянии выбрать нужную мне дверь, мечась от одной к другой, сбившись со счета и потеряв все ориентиры. Со временем все обозначения и рамки стирались. И возможно, я бы когда-нибудь сделала шаг за порог, но жизнь сама подтолкнула меня к выбору, силой пнув под зад ближе к пропасти.

Вы спасались. Жаль только, что я оказалась настолько глупа и неосторожна, что мои отчаянные попытки остаться в живых вели меня прямиком в противоположную сторону, в итоге отвесив смачный такой подзатыльник в подарок за старания. И иногда я смотрю в глаза Августине да не могу уловить ту тонкую грань между откровенным враньем и искренним ободрением, даже сейчас, когда после всего происходящего мой взгляд остается кристально чистым. Она просит рассказать ей свою историю, слушает внимательно, не перебивая и задавая вопросы, бьющие прямо в цель, будто ей и вправду все это интересно, но вот в чем загвоздка – мне не нужна ее психотерапия. Единственной конечной целью этих разговоров является возможность высвободиться, почувствовать тот жар, который я долгие годы так тщательно подавляла – ведь в то время, как разум уже перестал бороться за себя, тело все еще сражалось. Когда внутри тебя заперта огромная сила, то тебе приходится либо подчиниться ей, либо заглотнуть порцию свинца на свой последний ужин – иначе она сама сожрет тебя с потрохами. Я знаю, что Брент хотел для нас спокойной размеренной жизни, мечтал о своем доме, где будет жить короткохвостый котенок, такой же, как и был у нас в далеком детстве, брат грезил о спокойной работе и взаимопонимании. И не его вина была в том, что в итоге все вновь пошло ко дну, нет. Это чертово общество нас растоптало, как ненужное беззащитное насекомое, а потом еще присыпало сверху холодной вязкой землей, захоронив еще не проросшие возможности нормальной жизни. Это оно отравляет жизнь каждого, на ком оказалось клеймо биотеррориста. Оно рубит нашу жизнь на корню. И именно ему отвечать за каждую павшую жертву.
Мы же просто спасаемся.

Я чувствую, как та мерзкая камера в углу прожигает в моей спине огромную дыру. Старательно, так, прицельно, словно огонек со снайперской винтовки, разве что действие оказывает несколько иного характера. Со временем даже сдается, будто мне слышны все голоса за экранами видеонаблюдения, каждый шорох, каждый надрывный треск кресел под их толстыми задницами, но остатки трезвого рассудка все же наталкивают на мысли о том, что я попросту начинаю сходить с ума. Что, собственно, неудивительно, когда вторые сутки вместо сна ты просто пялишься в потолок и вслушиваешься в монотонное сопение из соседних камер. Как они сумели привыкнуть к этой давящей нам мозг тишине? Как им она не мешает, не выводит из себя? Как они могут спокойно спать, ощущая на себе этот бетонный непрошибаемый надзор с висящих всюду «глаз» Августины? И как можно научиться различать здесь день и ночь, когда солнечные лучи ты видишь разве что по выходным, и лишь по два часа в неделю. Меня всегда поражала эта человеческая особенность, что ли, такое отчаянное рвение к выживанию в любой местности. Смирение, что ли, и полное отсутствие каких-либо амбиций на этот счет. Хотя, быть может, проблема обстоит здесь лишь во мне.

Слышу, как к моей камере приближаются ровные и размеренные шаги здешних надзирателей, после чего автоматически отворачиваюсь к стенке. Наверняка очередной обход и новая порция глупых вопросов, вроде «вы вновь не сомкнули глаз за последние сутки, мисс Уокер?», отчего хочется уже попросту лезть на стены и рвать волосы на голове, даже хотя бы от одного этого мерзкого «мисс Уокер». Как можно спокойно спать, когда каждый раз, как я пытаюсь зайти в гости к Морфею, то не вижу ничего, кроме глаз моего брата. Мертвых, стеклянных глаз, словно у куклы. Это глаза, которые больше никогда не посмотрят в мои и не уверят взглядом, что все будет в порядке, что это дерьмо – лишь черная полоса, которую стоит переступить, что завтра, проснувшись, я смогу вздохнуть полной грудью не опасаясь, что меня за это сожгут, как ведьму.
Я не хочу оставаться в этой кромешной тьме одна.

- Мисс Уокер?
- Да к черту, Стэн. Оставь ее. Пусть знакомятся.
У меня попросту уже нет никаких сил обернуться и посмотреть, о чем они там толкуют – ни физических, ни моральных. Познакомиться? Пошло оно все к чертовой матери, наверняка очередная уловка от здешней «мамы», которой не выгодно, чтобы ее неугомонные, но весьма талантливые «дети» занимались саморазрушением прямо в стенах ее дома. Пусть знакомятся. Еще скажите, что подселили ко мне соседа, чтобы было с кем потолковать о высоком по ночам.
- Что за бред.
Я устало потягиваю шею и пытаюсь сесть, хотя с этими булыжниками, сковывающими мои руки, это происходит весьма проблематично. Да, уж что-что, а система безопасности – это единственное, во что Кердан-Кей вкладывается на все сто процентов, разумеется, что идет в минус для самих содержащихся здесь проводников. Почему бы им просто не отрезать нам руки, раз уж все так сложно?
- Ты… ты кто, чудо? Мой взгляд останавливается на мирно сидящем на полу черном коте, и я таки не могла понять – то ли мой мозг окончательно выдохся от переутомления, то ли Августина преподнесла мне и впрямь чудный подарок в честь какого-то праздника.
- Кс-кс, - я аккуратно наклоняюсь и приседаю на пол, - не бойся меня. Видно, этого малыша жизнь хорошенько так потаскала, что ж, уж в этом мы с ним точно будем схожи. Хотя из-за легких увечий он не стал менее чудным.
- Иди сюда, - говорю тихо и медленно, дабы не напугать моего нового соседа, - и как мне тебя называть, пушистый?

Я не понимала, в честь чего Августина решила преподнести мне такой подарок, и в чем крылся ее мотив. По правде говоря, со временем я вообще перестала искать какой-либо подтекст в ее действиях, словах, выражении лица либо в кротких жестах – иногда она все же напоминала мне статую некого воителя, такая же застывшая, бетонная, действительно выточенная из твердого камня – все равно это все не имело никакого смысла. Что бы она не предпринимала, все сводилось лишь к одному – к дрессуре. Иначе мои тренировки и не назовешь, это было монотонное отчеканивание способностей, доведение их использования до автоматизма, создание чего-то такого, над чем вскоре будет весьма удобно поддерживать контроль. Она поднимает руку вверх – я подаю голос. Она указывает пальцем, а я ринусь в бой, вгрызаясь препятствиям прямо в глотку. И да, я была для нее собачкой, любимым питомцем, если можно так выразиться, а их, как известно, иногда все же балуют. Так что в чем-то мне повезло.

Через день после подселения нового соседа, они осмелились снять мои тяжелые наручники, освободив конечности от этой адской ноющей боли, не прекращающейся вот уже больше года. В общем, это было весьма логично, если уж мне пришлось приглядывать за зверьком самой, за исключением уборки и кормежки, ведь с этими булыжниками, связывающими мои способности, подобное было невозможно. Естественно, поначалу другие заключенные пытались возражать по этому поводу – они-то были вынуждены терпеть – а охрана лишь усилила присмотр и сдавила руку контроля на моей шее потуже, но мне и этого хватало, чтобы дышать. В конце концов, с новым другом время шло незаметней, а мысли становились чище. Иногда мне даже казалось, будто он все понимает, и даже лучше, чем я сама. По крайней мере, этот кот всегда чувствовал мое состояние лучше любого знакомого мне человека, действуя, скорее, на уровне самих инстинктов. Так мы и стали привыкать друг к другу, два брошенных, избитых жизнью существа.

- Ну же, мисс Уокер, вы ведь можете показать себя лучше.
Ее голос действовал на меня, словно звук соседской газонокосилки рано утром. Он въедался в самую подкорку, разъедая мозг не хуже точащих по ночам кошмаров, заставляя скрипеть зубами и сжимать рот – нет, я точно сейчас не в тех правах, чтобы спорить, чтобы давать слабину и вообще думать о чем-либо ином. Сейчас у меня на прицеле лишь мишень. Десятки цифровых мишеней, если точнее, на деле ничуть не отличавшихся от тех живых, что встречались мне на пути за стенами Кердан-Кей. Разве что стоит учесть, что они полностью автоматизированы и не запрограммированы давать слабину – у них нет разума, он у них чист. И мне оставалось лишь одно – бить. Бить, пока руки не опустятся сами, пока в горле не разразится пустыня, а колени не начнут дрожать от непосильного мне перенапряжения. Она изводила меня, как умела, играла, будто с тряпичной куклой, поглядывая из-за своего прочного стекла за каждым моим движением, превратив мою жизнь в зоопарк. Понятия не имею, что меня выматывало в большей степени – физическое изнурение или кипящая в жилах неистовая злость. Каждый раз, когда она говорила что-либо, я слышала лишь тот дурацкий звук газонокосилки, скрежет пенопласта о стекло, а не наставления или нелепые попытки меня приободрить, подзадорить. Я ненавидела это место, ненавидела то, во что они меня превратили. Я стала солдатом, но не в руках ребенка, а управляемого настоящим тираном. Ведь за всей этой напускной заботой со временем начинало проявляться ее настоящее лицо. Лицо, в которое со временем становится почти что физически больно смотреть от душащего тебя омерзения.
Августина делала со мною все то же, что и остальные – она ломала меня, при этом глядя мне прямо в глаза.

- Знаешь, я назову тебя Гаррет. Хорошо?
Глубокая ночь окутала стены Кердан-Кей, вокруг было тихо, а спокойствие нарушало лишь неровное сопение уже весьма взбитого черного кота, умостившегося своим теплым пузом прямиком на мою руку. Причудливые эти животные все-таки, могут спать там, где получится, и как получиться, а после тут же сорваться с места и бежать. Сейчас Гаррет дремал. Не могу сказать, что мирно, его левое ухо иногда подергивалось, быть может, что-то учуяв, а из лап непроизвольно выпускались когти при любом шорохе за нашей дверью. Я ни разу еще не видела еще в состоянии полного покоя, разве что, за исключением тех случаев, когда меня почти что вносили после очередной тренировки – он лишь ложился рядом со мной и слушал, как я дышу, держа ухо востро. Хотя, казалось бы, когда он был не начеку?

Я давно уже успела изучить, как работает здесь система безопасности. Иногда складывалось ощущение, что, как бы это смешно не звучало, муха здесь и правда мимо не пролетит. Они проработали каждый аспект, начиная от толстых наружных стен до каждого имеющегося здесь работника. Абсолютно все заключенные в обязательном порядке носил наручники, не позволяющие пользоваться имеющимися силами; окон в помещении не было, стены были высокими, а двери механизированными; все сотрудники имели пропуска, и только с их помощью можно было пройти куда-либо, без них же – дохлый номер. Однажды один из самых буйных заключенных сумел каким-то образом высвободиться из наручников, после чего решил бежать, но его молниеносно же остудили, как только он затерялся в перекрытых коридорах. В следующий раз я увидела его лишь через месяц, избитого до невменяемого состояния, тихого и забитого – они ведь не церемонятся, не давая мечтам о побеге даже родиться.

- Знаешь, Гаррет, - я взяла зверье под живот и усадила к себе на руки, аккуратно почесывая за ухом, - мне сегодня снилось, будто мы живем в нормальном мире. Ты, я и… в общем, могу поспорить, что кормила бы я тебя гораздо лучше, чем они здесь, - я пытаюсь не думать о третьем элементе нашего сна, мне хотелось представлять его счастливым, будничным, домашним, замуровав в памяти того, кто делает его гораздо ближе к реальности, но голос Брента не покидает меня. Ты ведь так хотела, чтобы мы завели котенка, Абигейл, помнишь?
- Хотела бы я иметь свой дом, и больше никогда не видеть это паршивое место.

Отредактировано Abigail Walker (10.05.15 05:12:03)